«Улей» (La Ruch) и художники – приют голодающих творцов в Париже. Историю обитателей «Улья» один из самых знаменитых его постояльцев, вышедших в официальные гении, описал жестокой фразой: «Здесь или подыхали с голоду, или становились знаменитыми…». Учтем, что он был еще немножко и сочинитель, этот знаменитый Шагал: на самом деле многие выжили, но не прославились.
А иных еще ждет признание, задержавшееся в дороге. Ведь и первые, и вторые, и третьи оставили после себя творения своих рук, след неуспокоенных душ. Как же нам не помянуть их всех, подходя по Данцигскому проезду к витым железным воротам «Улья», некогда украшавшим Женский павильон Всемирной выставки?
Альфред Буше
В конце века, если верить мемуарным легендам, разбогатевший за счет престижных заказных работ (он ваял, в частности, бюсты прославленной румынской королевы-писательницы) скульптор Альфред Буше прогуливался однажды с приятелем на юго-западной, вовсе еще не обжитой окраине французской столицы. Увидев одинокий кабачок, ощутил непреодолимую жажду (никогда, надо сказать, надолго не оставлявшую француза). Он вышел из коляски на пустынной улице, которая называлась отчего-то Данцигской, но вела (по причине удаленности северного Данцига) в никуда. На улице, изрытой канавами и заросшей бурьяном, паслись коровы и козы.
– Ого, настоящая деревня здесь у вас,»сказал скульптор, устраиваясь за стойкой.»И земля у вас тут небось недорогая…
– Земля…- усмехнулся кабатчик. – Кому она нужна? Отдаю свою по 20 сантимов за квадратный метр, только берите…
Тороватый скульптор вытащил бумажник, и сделка состоялась. Что ему делать с этой землей, Буше пока не думал.
Это было в конце 1900 года, в Париже как раз начали ломать Всемирную выставку и продавать все постройки с молотка. Буше приобрел винную ротонду — большое круглое здание — и несколько легких павильонов.
Кстати, кабатчик папаша Либион нисколько не прогадал на этой сделке: он избавился от налога на землю, получил кучу новых клиентов-художников. Заправлял в «Ротонде», и со временем купил (для тех же художников и им подобных) роскошное кафе «Куполь» на Монпарнасе.
Улей и художники
Забавную ротонду винного павильона, железные ворота Женского павильона и еще, и еще – все это племянник перевез на пустырь близ Данцигской, и в голове у добродушного скульптора окончательно оформилась благородная филантропическая идея (какие приходили в том веке в голову не только русским, но и французам): он разделит винную ротонду на маленькие студии, окружит ее другими бараками с множеством крошечных жилых комнат и будет их сдавать за ничтожную, символическую плату собратьям – скульпторам, художникам, артистам, которые со всего света устремились в ту пору в новую художественную Мекку – Париж – и маются в нем без пристанища.
Так в 1902 году родился «Улей», вписавший удивительную страницу в историю так называемой Парижской школы живописи, да и в историю искусства вообще. Среди тех, кто остался в памяти, – и Шагал, и Леже, Модильяни, Сутин, Кремень, Липшиц, Кикоин, Орлова, Архипенко, Альтман, Цадкин, Кислинг, и, ставший впоследствии знаменитым, актер Алэн Кюни. А также несколько поэтов и художественных критиков. Тогда, в предвоенные годы, еще неясно было, впрочем, кто из них гений, а кто нет: все они притязали на гениальность, все голодали, бедствовали, искали свой собственный путь к славе, к истине, к художественному открытию. В узких комнатках, получивших заслуженное прозвище «гробы», не было электричества, а зачастую и никакого отопления – зато водились крысы, клопы и блохи (неудивительно, что марсельская тетка Модильяни пришла в такой ужас от того, что она увидела). Зато здесь царила атмосфера исступленного творчества…
Буше не приставал к своим постояльцам со счетами за квартиру, а добросердечная консьержка мадам Сегондэ подкармливала тех, кто казался уж совсем оголодавшим. В бараках и клетушках «Улья» жили надеждой, жили исступленным поиском, и часто среди бела дня, а то и посреди ночи вдруг распахивалась дверь крошечной мастерской, и раздавался отчаянный крик «ковбоя» Грановского: «Я гений!». Ночью с бойни доносились крики животных, долетал запах крови. По вечерам бренчала гитара, звучали испанские или русские песни, а по воспоминаниям Фернана Леже, у живших здесь русских анархистов даже ночью можно было раздобыть стакан водки…
Буше распорядился сделать внутри 24 мастерские, по форме эти комнаты больше напоминали пчелиные соты (отсюда и название). Главное строение быстро обросло подсобками, где также селились художники. Слух об этом пристанище быстро распространился по всему Парижу, и в «Улей» потянулись не только художники, но и артисты, литераторы и прочие представители богемы. Это была пёстрая смесь национальностей, характеров, темпераментов, судеб…
Хотя – исследователи утверждают, что своей громкой славой Улей и художники были обязаны прежде всего «первой русской волне» (1908-1911 годы).
Комментарий: Elena Sulla
Можно сказать, что «Улей» пришел на смену Бато-Лавуар, после исхода художников с Монмартра. Бато-Лавуар (Bateau-Lavoir) – «корабль-прачечная». Так называли общежитие в районе Монмартр, на углу Place Émile-Goudeau и Rue Ravignan. До конца XIX века в этом доме была рояльная фабрика, а потом хозяин решил сдавать здание бедным художникам под мастерские.
Здание называли «прачечной», так как внешне оно напоминало одну из плавучих барж-прачечных, какие стояли тогда вдоль Сены, да и выстиранное бельё здесь сушилось прямо на окнах. В разные годы здесь жили Ван Донген и Мари Лорансен, Хуан Грис и Модильяни, Грис, Реверди и Пикассо. Последний приехал сюда в 1904 году со своим псом Фрика. Позже вместе с Пикассо в общежитии поселилась возлюбленная – Фернанда Оливье. Общежитие слыло в богемных кругах чем-то вроде «элитного» клуба. Сюда приходили Жорж Брак и Анри Матисс, Жан Кокто и Апполинер. Иногда они здесь развлекались и выпивали, но чаще – много и плодотворно работали.
Днем там было тихо, творческие умы кипели яркими идеями и невероятными задумками. А по вечерам все собирались у Марии Васильевой, в ее небольшой квартирке, которая вмещала в себя столовую. Мария Васильевна, русская художница и отчаянная женщина, жалела бедных голодных талантливых и в то же время удивительным образом счастливых скульпторов и художников, проживающих по соседству, а потому по вечерам открывала двери своей самодельной столовой для всех желающих, где за 65 сантимов посетителям предлагались бульон, мясо, овощи, кофе и чай. В воздухе стоял аромат куриного бульона, стены украшали рисунки Пикассо, было шумно, кто-то играл на фортепиано, кто-то подпевал, кто-то ел хмуро и сосредоточенно, кто-то пританцовывал. Вообще – Улей художники боготворили…
Как правило, чтобы попасть внутрь, нужен ключ от этой части улицы. Но если вам повезет, и вы встретите людей, проживающих там, то можно попросить открыть вам дверь, чтобы пройтись и осмотреть все вокруг. Атмосфера этого места действительно особенная. Домики маленькие, немного покосившиеся, все те же мастерские, где до сих пор работают некоторые художники и скульпторы. Если смотреть внимательно, то в зелени, в которой утопает это удивительное место, можно найти некоторые части скульптур или даже полностью законченные работы. А вокруг тишина, кажется, что находишься не в Париже, а где-то далеко, а еще появляется ощущение, что попадаешь в детство, в прошлое…
Адрес: 2, Passage Dantzig, 75015 Paris
Сайт: La Ruch
Анатолий Луначарский, будущий нарком просвещения Советской России, а в ту пору корреспондент газеты «Киевская мысль» в Париже, называл «Улей» живописным и убогим, огромным коллективным гнездом художников, Вавилоном номер 2, который сооружён из рухляди и остатков разрушенных зданий, приспособленных к потребностям бедного художника, и даёт приют доброй сотне молодых людей, ведущих отчаянную материальную борьбу с жизнью. «Вавилон номер 2», судя по воспоминаниям очевидцев, никогда не спал: и сам Улей, и художники. Когда у кого-то появлялись деньги, то прямо во дворе, в любое время дня и ночи, устраивали пирушку. Известно, что Александр Архипенко и Фернан Леже часто выступали вместе: русский пел, а француз аккомпанировал ему на арфе, которую освоил во время армейской службы в Версале.
Иные из ремесленников, поэтов и актеров, наглядевшись на живописцев, и сами начинали марать холсты, лепить, тесать камень, а иные из живописцев и поэтов искали нового занятия (вроде Алэна Кюни, ставшего знаменитым актером). При этом полиция не сильно беспокоила не имеющую паспортов здешнюю «лимиту». Художник Сутин (родом из Белоруссии) получил свое первое французское удостоверение личности лет через семь после водворения в «Улье». Да он к тому времени мог больше и не бояться полиции. Попав как-то в «Улей» из любопытства и по служебной надобности, полицейский комиссар Заморон был так поражен этим странным занятием лепить краску на холст в надежде превзойти Творение Божие, что и сам увлекся собиранием живописи и стал снисходительно и даже ласково относиться к этим безвредным безумцам. «Лежит посреди бульвара? — кричал он в телефон. — Кто лежит? Художник? Везите его ко мне!».
Когда парижские власти надумали ломать ротонду «Улья», художники взбунтовались. Они создали комитет по спасению «Улья», почетным председателем которого попросили быть Шагала. Он приехал в Данцигский проезд, постоял у старинной полузабытой ротонды, собравшейся пережить его самого…
Каждый из них считал себя гением: как иначе выжить художнику в Париже, да и вообще..? А может, каждый и был гением — рано решать, еще не вечер…
В публикации использованы фрагменты текстов из книги Бориса Носика «Еврейская лимита и парижская доброта».
Гений Места 
